Есть, как известно, такая наука - психодиагностика. Принято понимать ее в качестве дисциплины о методах классификации и ранжирования людей по психологическому и психофизиологическим признакам» («Психологическая диагностика»). Классифицируют, ранжируют и отсеивают по психологическим особенностям непригодных сегодня в системе образования, в спорте, в производственных коллективах и в вооруженных силах.

Психологические тесты служат и для профессионального отбора в его самых различных вариантах, и для аттестации кадров, и для формирования резерва на выдвижение, их используют многоликие службы семьи. В общественном мнении даже утвердилось убеждение, что уже сам факт применения психодиагностических методов — показатель прогрессивности и новаторства, и — как следствие необходимость психологического тестирования кажется самоочевидной. Это можно, на мой взгляд, объяснить распространенным бытовым стереотипом: раз люди разные, то их можно и нужно ранжировать. В результате -- удивительная покорность и готовность подвергаться такому ранжированию, в принципе унизительному для любой личности. Мне кажется, что это не просто дань непрожитому у нас естественным образом периоду активного развития психометрики.

Бурный старт методики психологического тестирования в нашей стране в двадцатые - тридцатые годы был прерван волевым решением «сверху». В 1936 году вышло постановление ЦК ВКП (б) «О педологических извращениях в системе нар-компросов», которое осуждало практику применения тестов. Тем самым, по-видимому, общественная реакция на них так и не сформировалась (во всяком случае, сегодня практически не приходится располагать какой-либо информацией, позволяющей судить о такой реакции), а длительное время господствовавший в отечественной психологии логико-позитивистский подход, не ограниченный никакими альтернативами, привел к тому, что из психологии тихо и незаметно «ушел» человек. Остались социально послушные, приученные к анкетированию «клиенты» и «респонденты», с одной стороны, и с другой — «маги» и «волшебники», ловко формулирующие гипотезы о поведении и развитии личности и умело переходящие к их практическому применению. Есть выражение: «С водой выплеснули и ребенка». Но сегодня достигнут новый уровень: ребенка «выплеснули», вода осталась.

Инструментально-позитивистская ориентация, «строгие» объективные методы стали тем строительным материалом, из которого постепенно и незаметно выросло изящное строение, своего рода «китайская стена», отделяющая мир психодиагностики от человеческого бытия. И какие бы благородные цели перед собой при этом ни ставил психолог (помочь в выборе профессии, например), но коль он сознательно ранжирует людей по психологическим основаниям с применением специальных методов и использует полученные результаты в решении судьбы человека, независимо от его желания возникает нравственная коллизия: тот, кто оценивает, это своего рода «судья», а тот, кого оценивают,— «подсудимый». Не случайно в лексиконе психологов появились такие выражения, как «отслеживать», «психологическое сопровождение», «прогонять» (имеется в виду через тесты), «срезать» и т. д. Иными словами, в подобной ситуации — и они пострадавшие: можно смело говорить о том, что с психологом происходит нравственная деформация, если он смело подходит к испытуемым как к «человеческому материалу».

Социолог Г. С. Батыгин отмечает: если исследователь «вдруг ощутит в себе некую интеллектуальную «харизму» — приобщенность к высшим тайнам бытия,— тогда происходит метаморфоза: такие же, как и он, люди превращаются в «мирян», обреченных на незавидную роль респондентов». Однако думается, что это избыточно деликатная оценка ситуации. На самом деле «приобщенность к высшим тайнам бытия» — это, по всей видимости, только повод (очень «серьезный», «научный») , который позволяет «психологу» выписать себе нравственную индульгенцию, а иначе говоря, просто разрешить себе именно так подходить к людям. Поэтому уже не приходится удивляться, когда на страницах солидного издания («Общая психодиагностика», Москва, 1987) читаешь: «...психолог не несет ответственности ни за диагноз, ни за то, какое лечение будет проведено больному врачом. По той же схеме происходит использование психодиагностических данных при... психодиагностике профессиональной компетентности работника или профпригодности по запросу администрации».

От этой фундаментальной работы под редакцией уважаемых ученых веет такой мироотстраненностью и леденящим душу холодом «высокой науки», что, честно говоря, становится даже как-то не по себе. Да, сегодня благодаря широко распространенной «инструментальной» традиции психологического мышления дело дошло до того, что подобные нравственные индульгенции позволяет выписывать себе каждый, кто только имеет на руках тесты и хотя бы мало-мальски знаком с их применением. При этом все объясняется очень просто: «если метод научно обоснован, то и я, пользуясь им, действую так же».

Но позволительно ли нам, психологам, не думать о том, что наша работа может существовать благодаря и за счет нравственного ущемления кого-то другого? Причем зная, что система отношений, которая складывается между специалистами в области профессионального отбора и теми, кто выступает в роли социального заказчика, весьма оригинальна: сами заказчики преимущественно психологическому тестированию не подвергаются. (Впрочем, как и психологи. В процессе общения со многими специалистами в области разработки и применения личностных опросников удалось выяснить, что практически мало кто из них использует этот инструментарий для решения разнообразных вопросов, возникающих в собственной жизни.)

Так что в целом ситуация с психодиагностикой в нашей стране приобретает, прямо скажем, некоторый трагедийный оттенок. Такой вывод невольно напрашивается, когда обнаруживаешь, что среди работ и публикаций в этой области не находится места даже робкой попытке критического осмысления создавшегося положения, за исключением, быть может, двух-трех работ самого последнего времени. И в этом нетрудно убедиться. «Противников тестирования,— пишет, например, А. Юревич в «Психологическом журнале»,— беспокоит, что по его результатам куда-нибудь, например в вуз, может не попасть талантливый ребенок, плохо справляющийся с тестами. Может, конечно. Любая практика целенаправленного отбора в отдельных случаях дает сбои, однако потенциальный ущерб от них следует оценивать не сам по себе, а в соотнесении с потенциальным ущербом от отсутствия этой практики. Борцов с тестированием не беспокоит то, что в министры может попасть человек, по своим интеллектуальным качествам неспособный управлять бригадой».

Подход, как видим, привычный: «лес рубят — щепки летят». Один человек не в счет, если речь идет о благополучии многих. Это неново, это уже было... Непонятно только, какая связь между министрами и психологическими тестами? Во всем мире министров стараются назначать с помощью открытых демократических процедур. (Кажется, такая же практика начинается и у нас.) Когда же сторонникам тестологической дискриминации становится особенно жарко, в дело вступает последний довод: «А ведь они-то, на Западе, применяют!» Да, новичок тут невольно может прийти в полное замешательство.

Но будем последовательны. Как же сейчас «у них», на Западе, с психологическим тестированием? «Процедуры традиционного тестирования мало пригодны для оценки перспективной продуктивности кандидатов на различные должности — гораздо более подходит для этой цели проверка кандидата в реальных производственных ситуациях, требующих проявления необходимых для будущей работы качеств»,— это из американского пособия «по подбору кадров».

В целом же тенденция такова. Пик увлечения тестами приходился приблизительно на начало и середину семидесятых годов. Одними из первых массированному воздействию психологических тестов подверглись граждане США. И тут же началась их борьба против тестирования, которое рассматривалось как попытка вторжения в личную жизнь и нарушение конституционных свобод. В дело включились пресса и суды. В Конгрессе США в конце семидесятых годов прошла волна специальных слушаний, посвященных практике отбора персонала. Сейчас преобладает критическое отношение к психологическому тестированию как со стороны самих психологов, так и широких слоев общественности. Причем очень часто это отношение выражается в юридической форме. Итог: в ряде штатов США приняты законы, запрещающие применение интеллектуальных групповых тестов в школах, а также вынесены судебные решения, запрещающие или ограничивающие использование различных видов тестов с целью отбора, сортировки или проверки людей. Отмеченная тенденция доминирует, хотя и встречаются отдельные сообщения о применении в практических целях личностных опросников, например Р. Кэттела.

Думается, чтб и у «наших» и у «не наших» тестологов проблемы возникали как раз из-за невнимания к нравственной цене психологической селекции людей. Но, как мы видим, Запад уже успел покаяться и начал перестраиваться. Поставлен диагноз болезни, начато лечение. Во всяком случае, об этом свидетельствуют и работы самих ученых, и факт создания Ассоциации гуманистической психологии, и широкое, всестороннее обсуждение острых вопросов психодиагностики.

При таком подходе меняется точка приложения усилий практических психологов. И если традиционно главное внимание «во имя человека» было сосредоточено на самом человеке (его и измеряли, и ранжировали), то теперь начинает доминировать мнение: измерять и изменять во имя человека и совместно с ним нужно его «среду», то есть самое жизнь. При этом нам очень важно обязательно расстаться с весьма, прямо скажем, непривлекательным и нравственно дискомфортным статусом «демиурга-благодетеля», который автоматически приобретался ученым вместе с комплектом психодиагностического вооружения. Мы должны вернуться к «мирянам». При нормальном,гуманном, отношении психолога к респонденту испытующий ни в коем случае не должен выступать в роли судьи только потому, что у него есть для этого соответствующие методы или диплом профессионала. Отношения должны быть равными, а деление на роли принципиально иным. «Респондент» — это тот, кто идет за советом и помощью. «Психолог» — тот, к кому идут. Но даже помощь во благо не стоит навязывать. Думается, что положение дел может измениться в лучшую сторону, прежде всего если фундаментально гуманизируются позиции отечественной психологии, а соответственно, и подготовка психологов. Благо, для этого есть богатые и философские, и собственно психологические традиции. Сегодня же важно выяснить, как нам относиться в связи с поднятыми вопросами к психодиагностике в целом и тем прикладным направлениям, которые она породила — в частности.

Становится очевидно, что оценивать можно только конкретные действия, поступки, деятельность человека, а не его самого в чистом виде, оставив наедине с абстрактными вопросами личностного теста. Иными словами, оценивать допустимо человека лишь как субъекта деятельности, а не личность, и то лишь в определенных случаях. Например, при устройстве на работу, требующую определенных личностных качеств. Причем сама процедура и методы оценки в таком случае должны, как нам кажется, удовлетворять ряду требований. Во-первых, добровольное согласие. Испытание и характер выводов должны быть при этом нравственно приемлемыми. Получать результаты должен сам испытуемый, имеющий к тому же право на юридическую защиту своего нежелания быть тестируемым. Психолог обязан постоянно подвергать собственные действия нравственной экспертизе, следуя знаменитому девизу клятвы Гиппократа: «Не повреди!»

Не выполнение данного требования позволяет нам рассматривать любые существующие процедуры оценки человека как своеобразную форму очень тонкого, «научно» обеспеченного насилия над личностью. Во-вторых, открытость. Никто ни от кого не прячется. Критерии и методы оценки жизнесообразны, то есть максимально естественны. Они не выходят за пределы профессиональной деятельности, раз речь идет об оценке не личности как таковой, а работника.

В-третьих, обязательная последующая проверка данных психодиагностики косвенной оценкой работника через результат его работы. Мы живем в мире, где наша деятельность оценивается, как правило, косвенно и чаще всего отсроченно. Иногда и за пределами жизни конкретного человека. А нас что-то постоянно подталкивает к быстрой, сиюминутной оценке, а следовательно, и к очень вероятной ошибке. Наверное, пришло время подумать, стоит ли вообще выводить психодиагностику за рамки психиатрии, которые определил, собственно говоря, автор самого термина «психодиагностика» Роршах в 1921 году. Не в расширительном ли ее применении таится одна из причин тех нравственных проблем, которые возникли? И если это так, то можно утверждать, что экспансия психодиагностики в прикладную психологию как бы усилила действие целого ряда причин, приведших к драматическим для личности и общества последствиям: когда люди не очень хотят пробовать свои силы, делегируют право оценки себя «профессионалам», а затем начинают жить по «рассчитанной траектории»... Кем-то рассчитанной.

А Н. Винер утверждал, что «человек, никогда не пробовавший выйти за пределы своих явных возможностей и гордящийся тем, что в списке его достижений нет ни одной ошибки, так и не испытал, вероятно, своих сил до конца. Такой человек заслуживает скорее не похвалы, а порицания за то, что предпочел душевное спокойствие выполнению духовного долга». При этом важно подчеркнуть, что во многом само общество ответственно за появление людей подобного образа действия. Я уверен, между прочим, что, выявив соотношение людей с пассивным и активным типом жизненной ориентации, можно было бы даже вычислить некий гипотетический коэффициент как один из критериев нравственного здоровья общества.

Поток проблем, поставленных жизнью, бьет через край. Сделать нашу жизнедеятельность более человекообразной невозможно без ее основательного психологического анализа. Однако это не только не одно и то же, а во многом прямо противоположно тому, чем занимается сегодня психодиагностика. Если человек не верит в себя, тем более что для этого ему предоставляются многочисленные возможности, то он вынужден верить в идеологические догмы, авторитет, обстоятельства, в социальные мифы, мудрость государственных учреждений, потусторонние силы. И в психодиагностику. Это не социальная неизбежность, а социальный недуг, поражающее действие которого мы испытываем все более явно и отчетливо. Не отсюда ли наша избыточная готовность положительно реагировать на любые команды «сверху», «снизу», «сбоку»? И не здесь ли источник тех состояний интеллектуальной и нравственной невесомости, в которых мы оказываемся? Не слишком ли велика плата за житейский покой и комфорт? И так ли уж необходимо к ним стремиться?

Мы одиноки в этом мире, и нет нам извинений — так, кажется, изречено в Библии. То есть за все, что с нами происходит, отвечаем только мы сами. Никто и ничто больше. Мы все равны в этой жизни — и психолог, и респонденты. Жизнь постоянно тестирует нас и похлеще самых изощренных опросников и личностных тестов. Выполняя свой нравственный долг «быть человеком», каждый преодолевает сонм препятствий и, эволюционируя сам, влияет на развитие других. «Для того, чтобы понимать жизнь,— пишет Батыгин,— мало изобретать особые средства познания. Надо жить в этом мире, страдать, любить, радоваться доброму, ненавидеть злое и уметь высказать все, что пережито. Не в этом ли подлинная социология?»

Не пора ли и нам, психологам,спросить себя об этом?


Б. Шведин

Комментарии: (0)   Рейтинг: